«Мир в душе – свет в стихах».
(О поэзии Фёдора Черепанова.)

О поэтике современных талантливых поэтов и писателей - а их немало в нашей литературе – хочется писать, когда поэтические произведения привносят новое, особенное в русский язык, обогащая и пополняя неизмеримые богатства его синтаксиса и лексики.
Одним представителем поэтической антологии рубежа веков и тысячелетий стал выпускник Литературного института, лауреат премии «Хрустальная роза Виктора Розова» за 2001 год, главный редактор литературно-художественного альманаха «Братина» Фёдор Черепанов. Автор многочисленных публикаций в периодике и трех поэтических сборников с названиями-эмблемами родных казахстанских мест – «Гремячий ключ»(1998), «Устье каменных гор»(2000), «Гусиная пристань»(2002). Книги раскрывают многообразный мир поэта,духовно обогащая и пополняя своим характерным языком современный язык поэзии.
В трех сборниках прослеживаются многочисленные явления на уровне синтаксиса и лексики.
Синтаксис всех трех сборников Черепанова народный, песенный, хоровой, поэтому и размер соответствующий – хорей. В первых двух книгах автор использует простые синтаксические конструкции, в основном построенные на сравнениях, окрашивающих стихотворения в задушевные тона: «Грустно, грустно, милая…Словно юность минула, Словно песня сгинула, Словно счастье – ложь». В дальнейшем поэт прибегает к инверсиям и эллипсисам (что, например, нарочито культивировала Марина Цветаева). Поэтому произведения звучат иначе, более выразительно, как в пляске-диалоге:

Тянут пихты в бричку лапы.
И скользят от солнца пятна.
Всё на свете знает папа:
- Это враз. А как обратно?

Эти приёмы, напоминающие о генетической близости поэтического языка к фольклорно-эпическому, дают возможность автору находить живые, яркие сочетания слов - образы-олицетворения, образы-сравнения, образы-метафоры, которые останутся в языке и литературе, как самоцветы в недрах нашей земли: «там тихо путешествует трава», «как сказывают сказку дерева», «ветер лога обегает», «поле притемнело», «и избы, копившие сны свои в щели», «этой осенью, этой музыкой свою душу успеть дописать»(«Гремячий ключ»); «арбузом полосатым покатилось лето под уклон»(«Устье каменных гор»); «распустило лето, отдыхая, лошадей в ромашковом лугу», «…где вздыхали лога тяжело»(«Гусиная пристань»).
Прослеживаются и определенные минусы в поэтических произведениях. Так, наблюдается обедненность рифмы как смежной: «покой/рекой»; «печали/встречали»; так и перекрестной: «люблю//ловлю»; «заря//не зря», «везде//на воде». Допускается употребления неточных рифм:

Чтоб ни делать под апрельским солнцем,

Труд не в труд мне – были бы на виду

Этот дом на берегу высоком

И хозяйка звонкая в саду

Существует и заведомое повторение в строках, стихах определенных частей речи: например, глагола «быть»: «Будет дома букет у Верушки/Еще краше букет у Любашки», «Будет белое-белое платье…», «И не будет ни ссоры, ни гнева»;прилагательных: «Весел, как ветер, был юный мой друг,/Весел и щедр на приветное слово»; «Хорошо же мы пели удалые песни,/Хорошо отзывался билинный простор».
Отмеченные примеры приземляют поэтический язык Черепанова, вносят определенную монатонность и однообразность, окрашивающие в минорные тона как стихотворение в целом, так и общий фон сборников.
Отход от привычного языка поэзии - сознательное нарушение размера, ритма, рифмы в отдельных произведениях приводит к появлению стихотворений, написанных белым стихом. Они связывают интонацию произведений с философскими мотивами восточной поэзии: «Я хотел понимать язык деревьев и птиц…/ И не узнал языка казахов, живущих рядом»; « Как это можно – любить неуемный ветер/ И осудить человека?..». Подобная тенденция, наблюдающаяся в сборнике «Гусиная пристань» открывает перед автором горизонты собственного поэтического дарования, связанные в будущем с видоизменением синтаксиса стихотворения, а также расширением лексического словаря поэта.
Лексико-эмоциональную выразительность придает языку Черепанова органичное взаимопроникновение и гармоничное единство разноуровневой лексики, наблюдающейся в трех поэтических книгах.
Присутствие просторечий: «Как на светлое царство царевну выкликаю невесту себе» («Устье каменных гор»); «…Молчанье про нас всё знает наперёд», «Худо – пацан с разговором не к месту», «Пересыплю крупной солью / Аржаной пахучий кус» иразговорных слов: «Что же со мной ты торчишь, «балабол» («Гусиная пристань») напоминает о поэтичности народной речи, превращая стихотворения в живые, задорные диалоги, что роднит поэзию автора с прозой В. Распутина, В. Белова и В.Шукшина.
Устаревшая лексика: дол, тракт: «и над всеми долами-дубравами», «снежной тропой добираясь до тракта»(«Гремячий ключ»); кущи, сплин: «чай и сплин у нас – как в Англии»(«Гусиная пристань») соединяют черепановский язык с веком Державина – Жуковского – Пушкина. Церковнославянизмы: «на одре дремучем туча тучей едет Святогор», «и не спасенья чаю, а прощенья» («Гремячий ключ»); «Веки для слуха смежив в темноте», «Где такую мне стяжать судьбу» («Устье каменных гор»); «Для чего подъяты вежды? Горе в Иерусалиме»(«Гусиная пристань») отсылают нас к иным столетиям, напоминая о богатстве грамматических и русским языком.
Связь языков разных столетий, как и связь народных традиций отображают содержащиеся в произведениях редкие слова и выражения, мало используемые или забытые в современном языке: «В лёгкую высь куржаками-порошами, как в подвенечном уборе взлетать», где «куржак» - это иней. Покружив по страницам отечественной литературы, можно встретить это слово у Д. Мамина - Сибиряка в «Шурочке»: «Мелкий сухой снег… слепил глаза, стёкла везде были затянуты куржаком». Звучание этого словесного «камня чистой воды» со строгим словом «кержак» внутренне не чуждо поэтике нашего автора.
Благозвучно вплетается в черепановский язык лексика других языков: украинского: «вольная воля кохает тебя», татарского: «в нашем урмане на снег благодать» («урман» - -это лес), а также малоизвестная и не понятная урбанизированному человеку: «грай» – (граять, гаркать, шумно играть); «куст согбенный» - (согбение, сгибать); « в небеса наш угор отплывает» - (место, идущее в гору, угорок - пригорок); «заплот» – (деревянный забор); «рясный куст» – ( рясина – жердь, кол, дубина ); « в алтайский кипрей» – (кипрей – это трава иван-чай); «званы к помину снегирь и жулан» – (хищная птица из разряда пташек); «почивали крепко на стерне» – (стерна – кормило, конец, руль.); «в затишке, где пули не летят»- (затишка – беседка, сторожка).
Как видим, каждый уровень лексики расширяет языковые возможности стихотворения, увеличивается внутренняя объёмность произведения, полнее раскрывающая его содержание.
Для создания определенного звучания, настроя, образности произведения художник берет краски других оттенков, поэт - иные виды словесно-выразительной образности. Так, строки-воспоминания о боях в Приднестровье, где волею судьбы и собственной волею побывал поэт, проникнуты тем же «храбрым» казачьим началом с употреблением олицетворения:

Наудачу пуля пела
На загад стрелка.
И нашла в широком поле
Храбра казака.

Передается этот настрой и в строгомэпитете, в утвердительном слове «победа»: «На пристрелянный берег Днестрая тайком уходил за победою», и в сравнении, с которым уместно соседствует давно известное выражение:

Уходил в дорогу атаманом
Возвращаюсь - нищемуслугой.

Однако индивидуальная лексика поэта многопланова, поэтому она позволяет ставить смелые эксперименты с языком. Один из них – использование приложений, что становится отличительной и запоминающейся чертой поэтики Ф. Черепанова. Данное явление доминирует над остальными видами словесно-выразительной образности, и характерно для трех сборников. Изобилие приложений с приемами аллитерации и ассонанса придаютстихотворению весенний, звонкий и радостный фон:

Где-же народ – огольцы-соловьи
Сестры-синицы, звонки-коростели?!
Что же к вам, чащи и нивы мои,
Первое слово летит: опустели?

Поэт в использовании приложений, как будто восходит на Эверест языковых возможностей. У подножьягоры он находит известные слова и устойчивые выражения: «кони-звери», «стежки-дорожки», «природа-мать»; «век вековать», «жить да поживать», «веришь не веришь», «рад иль не рад».
Поднимаясь все выше вверх на гору, автор вводит малоупотребительные, краткие приложения, создающие особенную интонацию - смелую, свободную, бесшабашную: «хорошо мы бражничали-спорили»; «дурень-ветер надудел под крышей».
Приложения позволяют звучать четверостишию – произведению – книге не только в определенной тональности, но и рисовать образы друзей, визуально зримых на страницах книг. Одним точно подобранным приложениемавтор передает энергию своего лирического состояния, что характерно для сборника «Гусиная пристань».
Так в стихотворении, посвящённом близкой подруге, «собрату» по перу, обращение проникнуто чувством дружеской симпатии: «Таня-Танюша, девушка-ива…». Доброта и прозорливость лежат в основе этих строк. Через приложение-образ зримо представляется незнакомая девушка с хрупким станом и сильным характером, как у ивушки плакучей, которая гнётся, но не ломается, а расправляется. В стихотворении, адресованном Глебушке Бурдакову, улавливается любовь, озорство и серьёзность, смелость, положенные в основу обращения автора к мальчику: «Где тут парни с чубом-стружкой…»
В другом поэтическом отрывке через приложения автор открыто пишет и о собственном образе поэта-скитальца. В его книгах он слышится не в «я» - «эго», изучающем свою существенную эпостась, а в «я» – голосепоэта, смелом и свободном в неспокойном мире, погруженном в раздумья о своей малой родине и о себе. Он начинает вырисовываться в «Гремячем ключе», символику которого можно уловить в «старожиле-пустыннике аисте». Продолжается он в «Устье каменных гор», где поэт говорит о себе как о бродяге: «Край-ковчег! Где б сын твой блудный ни был, птицей с поля слал тебе привет». Открывая последнюю книгу «Гусиная пристань» голос меняется, возвышаясь до раздумий о трудностях и исканиях русской души. Наее страницах поэт иронично подсмеивается над собой, называя: «чудаком-следопытом:

В солнце крылечко… Прижмёшься измученно.
Снова, чудак-следопыт,
Стану читать по морщинам-излучинам
Зимних горячих обид.

Думы о себе и о земле через емкие приложения воссоединяются у поэта и находят воплощение в обобщенном образе малой родины – портрете любимого Казахстана. Постепенно этот образ выглядывает то в «поле-сказанье», то в «крае-ковчеге», то в величественном и уважительном обращении: «Что безмолвен ты, наш батюшка Алтай?», что характерно для первых сборников. В «Гусиной пристани» образ казахстанской земли раскрывается в объемных метафоричных картинах - пейзажах малой родины, теперь далёкой заграницы:

Коршун в скалы сел на гребень,
Смотрит коршун в перекат –
От Ульбы-сестры на небе
Ждёт привета Солнце-брат.
Ходят хариусы-кони,
Словно звёзды в глубине.
По торжественной попоне
Каждый носит на спине.

Перед нами разворачивается яркая картина, полная фольклорных преувеличений и символов, которую невозможно увидеть с нашей приземлённой точки зрения. Нужна иная, высшая, «пушкинская» точка зрения («Отселе я вижу потоков рожденье…»). Для этого нужно подняться выше коршуна, сосредоточенно смотрящего на быстрое течение реки. Тогда только увидишь и фантастическое приветствие реки и светила, чьё сверкание превращает хариусов в звёзды и мешает внимательному хищному взгляду птицы, позволяя поэту видеть, как бесшумно «ходят» эти речные кони, которых автор одел в замечательный эпитет - «торжественные попоны».
Завершенный образа Казахстана гармонично соседствует с образом России, который автор вырисовывается из сборника в сборник.
На наш взгляд, образ России то сужается в первых книгах в патриархальную Русь, которая отошла от своей национальной самобытности: «Что отхлынула Русь от своих берегов, и бессилеют реки, как души, мелея..», то расширяется до России – светлой, христианской, со свободным духом исмелым характером. Поэтому Ф. Черепанов как пророк своего Отечества (какой поэт в России не пророк и провидец!) пишет:

Россия начнет, будто встарь превращенья
Гонимых в созвездья, скитальцев – во птиц.

В следующем отрывке поэт смело призывает:

Русь! Выходи, заброди, выправляй
Светлые тропы твои и дороги.

Призывает на что? Неизвестно. Мы можем только догадываться.
Углубившись в произведения Ф. Черепанова, можно обнаружить связь его образа России с «тройкой-Русью» Н. Гоголя. Но если у классика Русь ассоциируется с тройкой лошадей, то у нашего современного поэта она – птица: «Словно ветру и звездам навстречу порывается Русь к небесам» («Устье каменных гор»). А птица – это полет, парение, легкость, кружение, поэтому в следующем отрывке она по емкому определению поэта - «веселое крыло». Позже только «легким крылом» поэт назовет свою любимую девушку, которую встретит на дорогах жизни, в чем чувствуется отсыл к блоковской строке: «О, Русь моя, жена моя!». Вывод очевиден - чувства к Родине у поэтов разных времен воссоединяются с любовью к женщине, и с этим не поспоришь.
Глубоки чувства поэта – бездонная его душа, поэтому в стихотворении «Иртыш, Иртыш..» - объемного и словесно-выразительного по своему составу, ключевого для сборника «Гусиная пристань», раздумья и боль поэта за свою Родину, малую и большую, срослись воедино, как корни сплетённых деревьев. Издавна так повелось на Руси, что судьба поэта неразделима с его землёй. Страдает Россия – болит сердце поэта, спокойно на её широких просторах – мир в душе её певца. Поэтому в стихотворении, где поэт на равных ведёт разговор с могучей сибирской рекой, как со старым другом: «Иртыш, Иртыш, зачем я снова вспомнил…», параллельно проходят и находят свое логическое завершение два образа: «суровый старовер Алтай» со «светлой Ульбой в косынке древней веры» - «малая родина» теперь уже в пределах другого государства - Казахстана («Батя…эх, батя, ведь ты не заметил,/ Как унесло полстраны») и«царевна-Русь», олицетворяющая всю Россию.
Эксперимент с излюбленным приемом – употреблением приложений не заканчивается, как не завершается восхождение современного поэта на языковой Эверест. Автор вводит новый вид лексики – топонимы - названия родных мест Алтайского края. Они расширяют языковые возможности поэтического языка, за счет чего объемно вырисовываются и образ Казахстана, и образ России, соединяющиеся в живое единое целое, ибо нельзя разделить судьбы и истории большой и малой родины, как невозможно разрезать на две половинки человеческое сердце.
Завершив разговор о заглавных образах поэта, и вспомнив при описании одного из них наших классиков - А. Блока и В. Гоголя, нельзя не отметить и о других интонационныхсвязях поэтических творений с известными писателями, найденными в сборниках Ф. Черепанова. Например, в «Гремячем ключе» есть прямая связь отрывка:
Жизнь рассказали… и с миром ушли… Гляну кресты вырастают по следу
со стихотворными строкам Н. Рубцова: «…они крестами небо закрестили». «Кресты» Черепанова и Рубцова разные, но как первые, так и вторые в современное время вырастают на русской земле. И в этом слышится единение двух поэтических голосов.
Следующие строки Ф. Черепанова: «Когда его руки коснулась ее согласная рука» продолжают роднить его не только с пушкинской эпохой, но и с серебряным веком,конкретно - с поэзией О. Мандельштама «Нежнее нежного лицо твое, белее белого твоя рука…», а словосочетание из отрывка: «Словно робкое дыханье, слово нежное – приду», напоминает о «Легком дыхании». И. Бунина и его воздушно-легкой, трагической героине Ольге Мещерской.
В «Гремячем ключе», «Устье каменных гор» и в «Гусиной пристани» прослеживается линия, связанная с историей верований России, которые отложились в веках, как откладываются слой за слоем земные породы и выступают на краю обрыва. Здесь и язычество с «купальскими звёздами», и старообрядчество с «укромным двуперстием», через которое прошел сам поэт, и, конечно, православие с «Ильей пророком», в котором живёт и питает свой дух автор:
Почитай мне вслух Евангелие,
Наугад его открой.
Продолжается православная тематика и в стихотворении «Бродит страх в ночной долине», котороеобрело в сборнике «Гусиная пристань» самостоятельную жизнь, хотя было написано как тактичное дополнение к постановке 4-го действия трагедии «Царь иудейский» великого князя Константина Романовича.
Наряду с выше перечисленными приемами и тенденциями в сборниках большое место занимают многочисленные сравнения. Этот простой вид языковой образности самый распространенный и запоминающийся из тропов. Неолицетворённую данность – деревню автор сравнивает с бабкой: «и без дождя деревня тужит столетней бабкой под окном». И действительно, нынешняя деревня похожа на «вековую старуху», коротающую век свой у окна. Скоро от наших деревушек ничего не останется, городская цивилизация, как дракон, проглотит их. Объектами сравнения в стихах являются предметы деревенского быта: «непомерный – как парус – платок», символы духовной жизни – «а в углу расцветает икона под рукой – словно праздничный луг», мир природы – «вот встают над рекой облака – словно зубчатый кремль белокаменный»; и раздумья о вечном: «жизнь пошла, как горбуша на нерест». Последнее сравнение взято из стихотворения, которое поэт посвятил своей мудрой собеседнице и терпеливому учителю. К ней он обращается просто, доверительно, как сын, одаривая любовью и надеясь на её понимание и искреннюю молитву.

Ни кола, ни двора, ни талана,
Но любви и вины – про запас.
Ах вы, матушка наша Светлана,
Помолитесь сегодня о нас.

Горизонт чувств поэта обширен. Его наполняют не только сыновние чувства к Алтаю, Казахстану, России, дружеские – к собратьям по перу, уважение – к наставникам, но и самое светлое и таинственное – любовь к женщине. Ее образ изначально вырастает, как у любого мужчины, с любви и уважения к матери. К ней самое ласковое обращение поэта: «Матушка, что нам морозы угрюмы?». Рано покинула «матушка» этот мир, поэтому в строках – грусть и светлая память: «и ушла до срока, молодая», или «ты ж спокойна и светла в гробу»(«Гремячий ключ».)
Постепенно чувства тоски по матери заглушаются. Расправляется, возрождается русская душа поэта к жизни, а источник ее – любовь. Какой он образ его возлюбленной?

Я любуюсь тобой, я не знаю
Что в круженьи певучем, дразня,
В синь по птицы, по паре, по стае
Улетаешь сейчас от меня. - отвечают стихи.

Долго искал он свою «юную, княжну с распущенной косой», которую сравнивает то с «птахой», то называет «звонкой хозяйкой», выписывая обобщенный образ будущей возлюбленной, встреченный на страницах первых книг. Вознаграждается поэт за ожидание чуда, выстраданную любовь на космических, трудных дорогах бытия, когда, наконец, встречает одну - единственную,неповторимую, ставшую его женой. К нейобращены его особенные, только двоим понятные эпитеты и сравнения: «молодая», «строгая», «лёгкое крыло». О ней самые проникновенные строки, в которых поэт делится своей радостью и счастьем обретения родного, Богом посланного ей человека. Её волосы он сравнивает с золотистым янтарём, который, как известно, несёт тепло, свет и добро.

Молода и легка напривет,
Стал лишь звонче отчаянный голос,
Как балтийский янтарь на просвет
Загорается в солнце твой волос…

О любви говорить нужно тихо, чтобы не спугнуть чудесную гостью. Издавна она считалась песней двух сердец, мелодия которой подвластна лишь им одним. Но невозможно утаить чувство, переполняющее душу, мысли, всё существо человека. Когда любовь окрыляет поэта, свет исходит из его глаз, в небо летит его песня:

Пой себе, пой и не спрашивай, зяблик,
Где же я сердце растряс.
Прямо над крышею в звёздные зяби
Вмёрз золотой тарантас.

Зрелые чувства поэта наполнены любовью ко всему живому, это – божий дар, который даётся не каждому. Вместе с такой любовью приходит и новая жизнь «под новыми звёздами»:

Легко опадают берёзы,
И мы на старинной земле
Вплываем под новые звёзды –
Навек на одном корабле.

И хотя строки обращены к единственной женщине, хочется верить, что «новые поэтические созвездия» засветят всем, кто ещё не отвык бродить в полях и садах под светлыми, свободным, бездонными небесами русской поэзии.

Наталия Орлова.


Статья «Мир в душе, свет – в стихах», - «Юность»,-№1-2, 2007г.